У Старшинова всегда было много забот. Это и неудивительно, учитывая разносторонний круг его интересов. А с того момента, как он стал президентом «Спартака», со свободным временем у легендарного хоккеиста стало совсем туго. Услышав, что за час, который определил Старшинов для общения с ним в качестве гостя редакции, ему придется вспомнить практически всю свою биографию, Вячеслав Иванович пошутил: «Я, как в той песне, все, что было не со мной, помню. Тем не менее вспомнить попытаюсь».

ТРИ СЕСТРЫ И «КИТАЕЦ»

— Вы родились в Москве?

— Да, недалеко от Сокольников. Наверное, это судьба, которая и предопределила, что вся моя дальнейшая жизнь будет связана со «Спартаком». Сокольники вообще район известный, в том числе и в криминальном плане, тем более в то, послевоенное время. Здесь недалеко и булочная та, из фильма «Место встречи изменить нельзя». Сохранились и мой роддом, напротив завода «Красный Октябрь», выпускавшего обувь, и церковь, где меня крестили. Она всегда была действующей, даже в советское время.

— Вот это интересно! Так значит, вас в детстве крестили и ваши родители не испугались последствий?

— Нет. Они и в партии никогда не состояли. Мать с отцом приехали из деревни под Ржевом в 1929 году во время коллективизации. Приехали, чтобы с голоду не умереть. Родители были зажиточными людьми, у отца был скот, хозяйство. Их попросту раскулачили, отобрав почти все. После этого, видно, посчитав дело сделанным, мать с отцом оставили в покое, не тронули и во время сталинских репрессий. Одним словом, выжить удалось. У отца была специальность столяра-краснодеревщика, он строил дома, в современном понимании – дачи. Я ему часто помогал – был на подручных работах.

— А сами где жили?

— В бараке, комната 14 метров, в которой умещалось 6 человек: помимо родителей, 3 старшие сестры и я – «китаец».

— ???

— Ну как же, раньше говорили, что каждый четвертый житель планеты – китаец. Вот я четвертым в своей семье и был (смеется). Так уж вышло, что у моей жены тоже две сестры, так что всю жизнь я находился в женском окружении. Тем не менее считаю, что характер выработался вполне мужской, а главное, что я вынес из юных своих лет, – уважительное отношение к женщинам (это вообще отдельный разговор) и к старшим. Это мне на протяжении всей жизни здорово помогало. Помню, уже когда был юношей, в гости из деревни приехал дед. Ему было 96 лет, и он ужасно тяготился этой комнатой. И даже не теснотой, а низкими потолками. И каждый день ходил в ту самую церковь молиться. А потом он заболел, и лечили его пиявками. От чего – не помню. Но с тех пор один вид этих пиявок отвращение вызывает (смеется).

— В какой школе вы учились?

— Мне пришлось походить в две школы. В 374-й я проучился 7 лет и был круглым отличником. В 1953 году, сразу после смерти Сталина начали строить новые школы, в которых, помимо всего прочего, был и спортзал. Так вот, родителей и уговорили, чтобы я в одну из таких школ, 363-ю, перешел. Это стоило мне золотой медали. Получил одну «четверку» – и все. А в старой школе все учителя знакомые, наверняка где-нибудь помогли бы.

— Каким предметам отдавали предпочтение?

— В общем-то, любимыми были все предметы, но особенно нравились математика, физика и история. Я и сейчас с удовольствием читаю исторические романы и хроники. Помимо этого, от хорошей учебы зависели и мои занятия спортом. Начнись срывы, родители тут же пресекли бы мою спортивную карьеру в зачатке (смеется).

КАК ПРИХЛОПНУЛИ ПРОФЕССИОНАЛОВ

— С чего началось ваше увлечение спортом, в частности хоккеем?

— Как и у всех моих ровесников, с дворовых баталий. Старшие начинали, младшие подхватывали. Рядом было Ширяево поле, куда я ну просто не мог рано или поздно не прийти. Что же касается хоккея, то в нем я оказался случайно. Серьезно занимался футболом, зимой – бенди. Но в «Спартаке» не было в то время команды по русскому хоккею. А по канадскому – была. Туда меня и перевели. Оказалось – судьба.

— Значит, была возможность продолжить футбольную карьеру?

— Мало кто знает, но ведь я – трехкратный чемпион СССР по футболу. Правда, не на высшем уровне. Завоевал золото на первенстве молодежных команд в своем возрасте. В финале обыграли тбилисских динамовцев с Анзором Кавазашвили в воротах. Единственный гол ему забил именно я. Правда, потом он говорил, что не помнит этого эпизода (улыбается). Второе чемпионство – в составе студенческой команды МАТИ вместе с Борисом и Евгением Майоровыми. То было первое и единственное первенство среди студентов. Потом его прикрыли. Ходили слухи, что как раз из-за нас. Сказали, что мы якобы профессионалы. Тогда это слово было ругательным. Ну а в третий раз я стал чемпионом среди производственных коллективов. Это давало право на присвоение трем игрокам команды званий мастеров спорта. Мы тогда отдали их нашим ветеранам-футболистам, среди которых был и известный впоследствии судья Липатов. Играл я и за спартаковский дубль. Но, в отличие от Бориса Александровича, который провел несколько матчей за основу, мне так и не довелось сыграть за «Спартак» на самом высоком уровне.

— Другими видами спорта не пытались заниматься?

— Еще как пытался! И акробатикой, и гимнастикой, и боксом. Входил в сборную школы по волейболу, стал чемпионом Москвы. Высоким ростом я никогда не отличался, зато был весьма прыгучим из-за занятий акробатикой. Вся эта подготовка мне здорово потом помогла в хоккее. Позже на занятиях в сборной Анатолий Тарасов ничего не мог со мной поделать, потому что те нагрузки, которые он давал, я переносил довольно легко.

ШОК ОТ ПОБЕДЫ

— Когда вы пришли в команду, ставшую для вас родной?

— Что значит «пришел»? Я с восьми лет в детских и юношеских командах «Спартака». А в сезоне-1957/58 меня пригласил Александр Игумнов в мастера. Этот уникальный наставник первым в Союзе получил звание заслуженного тренера СССР за работу с детьми. И я, и братья Ярославцевы, вообще многие из пришедших в то время в «Спартак» – его воспитанники. Братья Майоровы, которые были старше меня на два года, уже играли в основном составе. В звено с ними меня определил как раз Игумнов. Столько уже всего написано про то, как Майоров говорил, что Старшинов, дескать, плохо катается! Но это все для вашего брата журналиста, который любит факты погорячее. Не мог я по определению плохо кататься, если пришел из русского хоккея. Конечно, сначала многое получалось коряво: основы-то не было.

— Можете вспомнить свой первый матч в хоккее с шайбой?

— Да, он запомнился на всю жизнь. В 1955 году на Ширяевке играли с «Буревестником». Вот тогда я в первый раз хоккейную амуницию и надел. Хорошо хоть она была не такая, как сейчас. Я не знал, как ее надевать, в какой последовательности, но справился. Мы выиграли — 2:1, обе шайбы я и забросил. Потом некоторое время продолжал играть и в русский хоккей, и в канадский. Был даже сезон, в котором сумел стать чемпионом Москвы и там, и там.

— Первое чемпионство «Спартака» в 1962 году было неожиданным или команда его, как говорится, выстрадала?

— Трудно сказать. И то, и другое утверждение правильно. Конечно, «Спартак» шел к чемпионству, но мы не знали, когда это будет. Задор у нашей тройки был просто сумасшедшим, но хватит ли нас на весь чемпионат? Тогдашний наставник Александр Новокрещенов использовал нас по полной программе. Я проводил на поле почти две трети игрового времени. Это сейчас в команде по 4 пятерки, они поддерживают темп, а у нас и трех не набиралось. Апогеем стал матч с ЦСКА (4:4), который решил судьбу золотых медалей. В нем я без замен провел последние 5 минут. Сначала мы остались втроем против пятерых армейцев. Выстояли, до конца игры осталось полторы минуты. Не садиться же на лавку в золотом матче. Так и играл до сирены. А потом пришел в раздевалку, опустился на скамью и неподвижно сидел почти полчаса. Все уже оделись и ушли, а я все сидел. Где-то там вдалеке радость от чемпионства, а я это гораздо позже осознал. Осознал не то, что золото взяли, а то, что мы натворили. Представьте: ЦСКА за исключением двух-трех игроков – это сборная СССР. И мы осмелились ее обойти.

КРАСНО-БЕЛАЯ КАРУСЕЛЬ

— Почему после чемпионского года Новокрещенов покинул команду?

— У каждого наставника есть своя, так скажем, продолжительность тренерской жизни. Так вот Новокрещенову в следующем сезоне нужно было удерживать чемпионское звание, что всегда гораздо труднее, чем завоевать его. Для этого надо было расти. А у него профессиональных качеств для этого не было. Все, что он знал, он нам передал. И команда его просто переросла. Другая история с уходом Всеволода Боброва. Он вынужден был перейти в родной ЦСКА, который, если вспомнить Гоголя, породил и убил его. К сожалению.

— Какое из чемпионств было самым объективным?

— Безусловно, в 1967-м при Боброве. Благодаря его работе со «Спартаком» мы и в 1969-м с Карповым во главе выиграли первенство как бы по накату. Но, как это ни парадоксально звучит, при всей своей гениальности великим тренером Бобров не стал. Однако игровая интуиция у него была просто удивительной. Какого бы хоккеиста он ни брал – все «в десятку»! Ну и показать любой технический прием мог на поле.

— Как же возник знаменитый спартаковский стиль?

— Прежде всего, «Спартак» был тогда коллективом единомышленников, которые исповедовали комбинационную игру. Это нравилось и зрителям. Потом говорили: знаменитая спартаковская карусель. Но ведь это не импровизация, на ее шлифовку уходили месяцы тренировок. Выходя на лед, каждый из нас, помимо того, что был мастером, четко знал, что и когда он должен делать. Я по одному только мне известному движению Бориса или Евгения понимал, что они в следующее мгновение предпримут.

— Как складывались ваши отношения вне площадки, учитывая довольно тяжелый характер Бориса Александровича?

— Прекрасно. До того, как мы переженились, почти все свободное время проводили вместе. Уже потом, создав семьи, как-то отдалились друг от друга.

ХОККЕЙ ВОСХОДЯЩЕГО СОЛНЦА

— Когда на вашем горизонте возникла главная команда страны?

— В 1959 году. Нашу тройку включили в сборную, которая проводила товарищеские матчи в Швеции с национальной командой. В первой игре мы, по-моему, уступили, но наша тройка забросила все шайбы сборной, а вторую выиграли — 3:2, и опять все голы были нашими. Но на Олимпиаду 1960 года в Скво-Вэлли нас все равно не взяли: мы же были спартаковцами. Незадолго до Игр вызвал Тарасов и сказал: «Переходите все трое в ЦСКА – и поехали на Олимпиаду». Мы отказались и остались за бортом.

— Трудно было отказать Тарасову?

— Если бы у меня были хоть какие-то сомнения, конечно, перешел бы. Тем более что мой двоюродный брат – военный, генерал-майор авиации. Благодаря его влиянию я и выбрал себе вуз – Авиационно-технологический институт. Дисциплину я очень люблю, но, видимо, родился все же гражданским человеком. Не будем лукавить, многие тогда шли в ЦСКА, потому что там элементарно больше платили. Меня же это никогда не интересовало, так как на первое место всегда ставил творчество. Однако у Тарасова я научился правильно жить. Распорядок дня, дисциплина, ответственность. Пусть он достигал этого посредством давления, но ведь без этого тоже нельзя.

— Никаких последствий ваш отказ не повлек?

— Не взяли в сборную, какие могли быть худшие последствия! В 1972 году Тарасов не взял меня и на Олимпиаду в Саппоро, а потом я уехал работать в Японию.

— Можно немного поподробнее об этом периоде?

— В 1972 году меня уговорили закончить игровую карьеру в «Спартаке». Это не входило в мои планы, но вся команда попросила. Знал, что делаю себе хуже, но я спартаковец, поэтому ради коллектива пошел на это. В том сезоне мы должны были стать чемпионами, но немного недотянули, заняв второе место. Перешел на тренерскую работу. Потом последовало 4-е место в 1973 году, руководство расценило это как провал и сделало оргвыводы. А тут представилась возможность поработать в Японии. Я припомнил свое непопадание в Саппоро и согласился.

— На каком уровне в ту пору был японский хоккей?

— Трудно судить, но в те годы сборная, составленная в основном из игроков моего клуба «Оджи Сейси», два раза стояла в шаге от выхода в элитную группу: одного очка не хватало.

— Вы были играющим тренером?


— Да, хотя в контракте не было пункта, обязывающего меня выходить на поле. Но японцы меня попросили – я играл. Чего греха таить: мне и самому хотелось. Все три года, что я там выступал, становился лучшим снайпером чемпионата. В 1978 году вернулся в «Спартак», отыграл один год. Мы тогда стали бронзовыми призерами.

ОХОТА НА НЕАНДЕРТАЛЬЦА

— Вам в ту пору было уже 38…


— Совершенно верно, и был я уже заведующим кафедрой физвоспитания МИФИ. То есть на тот момент я оказался чистым любителем, выступая за «Спартак», не получал ни копейки. Тогда, помню, даже шведы приехали к нам и сняли обо мне фильм, сказав при этом: «Покажите нам этого неандертальца – настоящего любителя!» Много говорили о том, что я вернулся для того, чтобы первым преодолеть рубеж в 400 шайб. Так это все из той же оперы: кому-то просто хочется сочинить красивую легенду. На самом же деле последний сезон стал для меня своего рода переходным периодом от активной хоккейной жизни к другой деятельности – научной. Сразу же нельзя бросить – слишком большие перегрузки (смеется).

— Не хотелось вновь встать на тренерский мостик «Спартака»?


— Возможность такая была. Мало того, тренировать мне очень нравится, но к тому моменту у меня уже были совершенно другие интересы: я был доцентом, кандидатом наук и заведующим кафедрой. Тренерская работа требует полной отдачи, а отбывать номер – не для меня. За те 25 лет, что возглавляю кафедру, успел стать профессором, и вообще кафедру я не оставлю никогда. Но и она сейчас отошла на второй план и такой радости, как прежде, не доставляет. Сейчас на первом месте – работа в «Спартаке».

МОЯ СЕМЬЯ – МОЯ КРЕПОСТЬ

— Где вы познакомились со своей женой?

— Ох, не люблю я разговаривать с прессой на эти темы… Случайно познакомился. На одной из студенческих вечеринок. Пришли туда по отдельности, ушли вместе, и вот уже больше 40 лет не расстаемся. Никакого отношения к спорту моя супруга не имеет. Вообще я никого в эту сферу своей жизни не пускаю. Это очень личное. Думаете, нас не приглашали никогда вместе на новомодные ток-шоу, где внутренний мир человека выворачивают наизнанку? Сколько раз звали. Никогда не ходил и не пойду.

— Невозможно не спросить о самом необычном вашем увлечении – поэзии.

— Оно началось уже в зрелом возрасте. У меня есть три прозаических опуса, научные монографии. Занимался я и пропагандистской деятельностью, был лектором общества «Знание». Ездил по городам, вырабатывая ораторские навыки. Я вообще никогда не говорю по бумажке. Если вы придете ко мне завтра с теми же вопросами, я совершенно другими словами буду на них отвечать. Знаете, какой у меня был личный рекорд на этом поприще? Восемь часовых выступлений за день. Вечером я пришел в гостиницу и, как в далеком 62-м после чемпионского матча, сел на кровать и сидел минут 40 не в силах пошевелиться. Все подумали, что я, как говорят, принял на грудь (смеется).

— На какую тему были выступления?

— Спортивная педагогика. А возраст – от детей до пенсионеров. Доводилось и с артистами выступать, но все время в прозе.

— Как же пришли к поэзии?

— Был в нашей компании Александр Сергеевич Шигаев, один из создателей клуба «Звезды России», к сожалению, уже покойный. Он однажды написал и спел песню о Харламове и вообще довольно часто выходил на сцену, читал стихи, пел, не обладая при этом выдающимися вокальными способностями. Я его все время подначивал: «Саш, занимайся ты своим делом!» А он горячился: «Ничего ты не понимаешь, это же творчество!» А я ему: «Давай спорить, что через три дня я напишу стихотворение!» И написал первое свое стихотворение «Мы жизнь свою отдали спорту», естественно, на тему хоккея, это мне ближе всего. Шигаев сказал: «Ну ты даешь!» Я отвечаю: «Так это ты меня заставил!» (смеется). После этого был у меня период, когда стихи просились на бумагу. Из поэтов я, кроме Пушкина – он вне конкуренции – очень люблю Тютчева.

— Гимн «Спартака» не было желания написать?

— Я сочинил гимн «Золотой шайбы», который все никак не могу услышать: музыка уже есть. Стихотворение «Гжельские мотивы» отдал Пахмутовой, но пока тоже никакого результата, но я и не обижаюсь: у нее муж в этом направлении неплохо работает (смеется).

— Должность президента – публичная, я вы – человек, для которого его внутренний мир стоит на первом плане. Как же будете совмещать?

— А я пока и не президент, а только обязанности исполняю (разговор состоялся, когда Старшинов был еще и.о. президента «Спартака». – Д.Н.).

— Но это ведь ненадолго?

— Ты меня не раскручивай! (Смеется.) У нас разговор за жизнь. Предложат – буду принимать решение.

НАША СПРАВКА

СТАРШИНОВ ВЯЧЕСЛАВ ИВАНОВИЧ

Родился 6 мая 1940 года в Москве. Нападающий. Заслуженный мастер спорта. Заслуженный тренер РСФСР. В 1957—1972, 1974—1975, 1978—1979 — в «Спартаке» (Москва). Чемпион СССР 1962, 1967, 1969. Обладатель Кубка СССР 1970, 1971. В чемпионатах СССР около 540 матчей, 406 голов. Чемпион ЗОИ 1964, 1968. В матчах чемпионатов мира, Европы, ЗОИ 78 матчей, 64 гола. Чемпион мира 1963—1971. Чемпион Европы 1963—1970. В 1972—1974 главный тренер «Спартака» (Москва) — серебряного призера 1973. В 1976—1978 — главный тренер клуба «Оджи Сейси» (Япония). С 1999 — вице-президент ГХК «Спартак» (Москва). С января 2003 — президент ГХК «Спартак» (Москва).

ВМЕСТО ЭПИЛОГА

Конечно, ему предложили, и, конечно, президентом «Спартака» он стал. Хотя никогда не был и не будет «публичным человеком». Слышать от таких людей громогласные признания в любви и верности любимому клубу привычно, однако, честно говоря, – не убеждает. Но когда человек спокойным голосом, которым только что рассуждал о поэзии, шутил, вдруг произносит: «Кроме семьи, ради «Спартака» я пожертвую всем», мороз продирает по коже. Потому что четко и ясно понимаешь: он пожертвует.